Михаил Ринский
ПАРТИЗАНСКАЯ ЗАКАЛКА
Живёт в полуарабском районе Яффо невысокая подвижная женщина, "послужной список" которой поражает воображение: еврейская школа, партизанский отряд, медсестра Советской армии, студентка, 30 лет школьного педагогического стажа. Ветеранская работа и самодеятельность в белорусском Борисове и по сей день – в израильском Бат-Яме. Книга стихов. Персональные концерты…
Семейная легенда по материнской линии рассказывает, что прабабушка Евгении в пятом колене, ещё во время войны с Наполеоном, когда к ней в дом в белорусской деревне нагрянули отступающие французские солдаты и угрожали жизни её и младенца, напоила их до беспамятства самогоном и, залив им кипятком глаза, сдала подоспевшим русским солдатам. Смелой была и Сара Эльканд, мать Евгении, в гражданскую войну спасавшая родственников от белогвардейцев. С 12-ти лет Сара работала на спичечной фабрике белорусского Борисова, подставляя под ноги скамейку, чтобы дотянуться до станка. В семье было шесть девочек, и, по еврейским обычаям, младшая из дочерей могла выйти замуж лишь после всех старших. Так что красавица Сара вышла замуж лишь в 30 лет, в 1915 году, за вдовца с пятью детьми, от 12-ти до трёх лет.
Сапожник Шай Гершович Гуревич был на 15 лет старше жены. Очень набожный, он носил густую бороду. Молясь, надевал талес и тфилу. Часто читал тору в синагоге. Все годы до смерти отца в доме отмечали все еврейские праздники, соблюдали субботу, готовили к праздникам традиционную кашерную пищу. Жили сначала в деревне Лозино того же Борисовского уезда. Население в ней было в основном польское, лишь несколько еврейских семей. Отличного мастера уважали. В гражданскую в большом доме Гуревича красные разместили штаб. Но пришли белополяки, обыскали дом жида, которого ещё и за большевика приняли, раз штаб в его доме был. Ничего не найдя, всё равно прогнали Шая через всю деревню, жестоко избивая шомполами, несмотря на просьбы не трогать доброго соседа. Потерявшего сознание Шая бросили в дорожной пыли.
К тому времени Сара успела к пяти детям мужа добавить трёх своих сыновей. Младший Евель был ещё младенцем. Переживания матери сказались на качестве молока и на умственном развитии мальчика, что в дальнейшем, в оккупации стоит ему жизни.
После избиения Шая, отразившегося на его здоровье, семья переехала в деревню Сморки (ныне – Зоричи) того же Борисовского уезда. В апреле 1923 года Сара родила дочь Геню, героиню нашего повествования. Дети подрастали, в Сморках была только семилетка, и в 1929 году переехали в Борисов. Шай работал сторожем, Сара – на спичечной фабрике.
Евеля и Геню отдали учиться в еврейскую семилетку. Евелю учёба не давалась. Зато Геня училась успешно и окончила все семь классов еврейской школы, которую в 1939 году закрыли. Ещё в 1933 году, в голодное время, умер отец. В тяжёлых условиях матери удалось дать образование старшим братьям: Ефим закончил рабфак, затем артиллерийское училище, но в 1941 году погиб при форсировании Днепра. Наум закончил школу НКВД и служил в кремлёвской охране. В войну горел в танке, освобождал Прагу и Будапешт. После войны, работая машинистом метро, заочно окончил Финансовый институт и работал по этой специальности.
Евель с трудом, оставаясь на второй год, окончил только два класса, и Сара, уважаемая на спичечной фабрике ударница труда, пристроила сына сколачивать тарные ящики.
Геня поступила в лесотехнический техникум, но невзлюбила черчение. Из техникума не отпускали. По её просьбе старший брат Ефим, тогда уже старший лейтенант, служивший в Краснодаре, прислал письмо, что забирает семью. Получив документы из техникума, Геня поступила в педучилище и отлично закончила его второй курс, когда началась война.
В первые дни войны Сара с Евелем и Геней, как и многие, ушли на восток. Пройдя два десятка километров, зашли в один дом – попросили воды. Хозяйка пригласила в дом. Вдруг не работавшее радио начало передавать призыв к жителям оставаться дома или возвращаться домой: невыходы на работу будут считать прогулами. Как было догадаться, что это передавали диверсанты, подключившиеся к линии связи. 28 июня вернулась в опустевший Борисов. В старом городе, у сестры Сары, провели в подвале два дня. 1 июля Борисов заняли немцы.
Голод заставил покинуть подвал и выйти в город. Магазины были разграблены, распахнуты их двери, выбиты стёкла витрин и окон. Тащили – кто что мог. По пути к себе домой, в новую часть города, видели убитых красноармейцев в окопах. На центральной магистрали из люка сгоревшего советского танка торчал обугленный труп танкиста. Немцы пока никого не трогали: обустраивались, играли на губных гармошках, пели по-немецки, в том числе на мотив "Катюши".
Комнату Гуревичей в квартире на пять семей соседи успели разграбить. Многое вернули. В квартире с одним общим санузлом и пятью примусами в кухне две комнаты как раз напротив Гуревичей занимала ушедшая из города семья Генкина, директора школы. В эти комнаты вселили немецкого генерала с адъютантом. Как ни парадоксально, но Гуревичам повезло: адъютант Август оказался порядочным человеком. Он не только, прося Сару или Геню что-либо постирать или починить, щедро платил хлебом и консервами, а то и супом в котелке, но даже, в нарушение всех приказов, тайком слушая по приёмнику советское радио, приглашал к себе Геню переводить сводки Информбюро.
Тем временем фашисты всё ужесточали требования к еврейскому населению: нельзя появляться на главных улицах, ходить по тротуарам, здороваться с русскими, нельзя… Каждое утро требовалось являться на базарную площадь старого города – получать задание на работы по уборке улиц, развалин, часто надуманные. Когда Геня проходила или работала недалеко от педучилища, однокурсники и педагоги делали вид, что не замечают её: одним было стыдно, другие тряслись за свою шкуру. Были и такие, которые злорадствовали.
Оккупанты расклеили новый приказ: всем евреям носить на груди и спине жёлтые латы – круги. За ослушание – расстрел. Были случаи, что у людей просто не было к сроку куска жёлтой материи – расстреливали. В один из дней Евель вышел, по недомыслию, в одежде без жёлтых лат – и был расстрелян. Сара и Геня остались вдвоём.
Как-то при распределении на работу Геню направили убирать радиоузел, разбитый в период боёв. Дважды отмывала и отскабливала полы, но при обрушении они были испорчены настолько, что привести их в порядок было невозможно. Принимавший работу фашист дал ей пощёчину. После этого Август выдал Гене справку, что она работает на складе, и ей не пришлось ходить для направления на работы.
Когда Геня спросила Августа, что такое гетто, он посоветовал ей с матерью уйти из города. И как только генерала и его адъютанта отправили на фронт, Сара с дочерью последовали совету порядочного немца. Оделись по-деревенски и, не снимая жёлтых лат, но прикрыв их котомками, в один из дней в конце августа ушли из города. Отойдя километров на пятнадцать и углубившись в лес, сорвали ненавистные латы, порвали и закопали советские паспорта. Придумали легенду. Фамилию взяли белоруса – мужа родственницы: Радюк. Сара стала Евдокией Ивановной – по имени соседки по квартире. Геня осталась Евгенией Семёновной, но теперь мама называть должна была дочь не по-еврейски Геней, а Женей.
Решили идти в сторону Витебска, как бы к родным, не представляя себе, надолго ли там линия фронта. Лесом вышли к деревне Бережницы. Хозяин, брат председателя колхоза, предложил остаться – поработать. Сара работала в хозяйстве со скотом, а Женя – в колхозе. Но если мать вполне сходила за православную, то черноволосая дочь вызывала подозрение, тем более, что слово "жиды" было у всех на слуху, с подачи фашистов и полицаев. Однажды, копая картошку на колхозном поле, услыхала, как одна колхозница другой говорит о двух еврейках, скрывающихся у их хозяина. Хозяйке кто-то тоже высказал подозрение.
Не желая подводить добрых людей, мать и дочь до рассвета ушли в лес, поблагодарив хозяйку, которая дала им на дорогу немного хлеба и сала. Шли опушками леса, боясь идти и по дороге, и по лесу, где фашисты расстреливали, подозревая причастность к партизанам. С рассветом вышли на дорогу и, решившись, на попутной немецкой машине доехали до Лепеля. Переночевали в лесу и пошли дальше. В селе Бочейлово, в 40 километрах от Витебска, хозяйка, "вычислив" их план, отсоветовала идти через линию фронта: её дочь была ранена при такой попытке, и теперь мать прячет и лечит её. Посоветовала переждать. Кто мог знать, сколько.
Тяжело возвращались. Износилась обувь. В Лепеле попросили работу в сельхозкомендатуре. Направили вытаскивать багром брёвна из реки. Зав. Гортопа Велюга сжалился и послал их собирать в штабеля брикеты торфа, километрах в пяти от города. Снабдил документами с места работы. Со временем Велюга будет расстрелян немцами за связь с партизанами. Здесь жили в полуразвалившемся бараке, зато вдоволь отъедались картофелем с неубранного поля. Когда торф стал смерзаться от мороза, перевели в город: Женю - уборщицей конторы Гортопа, маму – конюхом трёх его лошадей.
С жильём мать и дочь легко могли устроиться: евреев города давно отправили в гетто, и много домов пустовало. Но они не могли позволить себе такое кощунство. Сняли комнату у полячки. В доме был ещё один жилец, Жора Лейченко, агроном сельхозкомендатуры.
Жене приходилось работать и судомойкой в столовой, и стирать бельё немцам и военнопленным из обслуги. Полагалась норма – 200 грамм хлеба. Приходя получать, видела постоянное объявление: "Жидам не выдавать".
Приезжали крестьяне из деревень на работы по приказам немцев. 26 марта 1942 года – Женя запомнила этот день – пришлось ехать на подводе с крестьянами. Те решили завернуть – посмотреть, как повезут убивать евреев. Чтобы не выдать себя, пришлось ехать с ними. Жене и до этого не раз приходилось выслушивать, что она похожа на еврейку. А тут, когда евреев стали загонять в машины, подбегает полицай: " – А ну, жидовка, полезай в машину!". Спасло то, что Жене к этому времени удалось заполучить немецкое удостоверение. В тот же день она услышала разговор двух полицаев-литовцев: " - Сегодня у меня счастливый день: я видел сразу сотню убитых евреев". " – Мне бы живой попался – я бы его вилами проткнул!"…
Один из военнопленных, работавших при комендатуре, попросил Женю перевести советскую листовку с немецкого. С этой листовкой она попалась, её уволили с работы. Могло быть и хуже… Надо было жить. "Культурным" обслуживанием оккупантов занималась некая Софа – она пригласила Женю, которая хорошо танцевала, в "народный театр", выступавший с белорусскими народными танцами. Как-то в театр пришли начальник полиции Сорокин и начальник жандармерии Войтехович. Проверили внимательно немецкое удостоверение Жени. Спросили про советский паспорт и, получив ответ, что у беженцев всё сгорело, ушли с ехидной ухмылкой. Женя ждала ареста со дня на день.
В тот же вечер заглянул к ним в окно сосед-агроном Лейченко, спросил, почему такая грустная, и сказал, что знает про проверку документов. Знает, что Женя еврейка, и удивляется, что она не в партизанах. Женя ответила, что тоже удивляется, почему он не на фронте, а служит немцам. Лейченко предложил отвести маму и Женю к партизанам. Назначил место, куда все они должны были придти разными путями. Мама пришла вовремя, но, не дождавшись дочери, решила, что её арестовали, и вернулась домой. Женя же опоздала к месту встречи на три часа: идя предложенным Лейченко путём, попала в военный городок и долго не могла незаметно выйти из него. Лейченко подъехал к месту встречи на фаэтоне. На вопрос, а где же мама, ответил, что скажет, когда приедут в отряд. День ехали до места встречи с партизанами, на краю густой Соснеговской пущи. Встретили, как потом узнала Женя, начальник штаба отряда, комиссар и начальник разведки. Ехали в расположение бригады ещё почти трое суток, ночуя в шалашах. Женя заметила, что партизаны были немногословны с Лейченко.
В отряд прибыли 3 сентября 1942 года. Партизаны ушли, предложив подождать. Сели на траву, и Женя потребовать от Лейченко правды о маме. Он заявил, что мать видел вернувшейся домой, она на него набросилась с криком, но он, боясь, что его выдаст переводчица, удрал, не рискуя взять с собой Евдокию Ивановну.
Минут через десять адъютант комиссара бригады Владимира Лобанка увёл Лейченко к комиссару. А ещё часа через два командир отряда Дмитрий Короленко собрал отряд и заявил, что им лично только что расстрелян предатель Лейченко, настоящая фамилия – Скрипкин. Военнопленный лейтенант Лейченко связался с подпольем и при первом же аресте выдал 20 человек – всех их расстреляли, а сам он стал работать на оккупантов. Желая, по их требованию, войти в доверие к партизанам и проникнуть в их расположение, он прихватил с собой Женю, якобы спасая еврейку. Но партизаны знали о его предательстве от связных. Одной из них оказалась соседка Лейченко и Жени - Бурцева, затем не раз приходившая в отряд. От неё Женя знала, что мать не раз допытывали: где приёмная дочь? Считали, что Евдокия Ивановна скрывала еврейку. Женя не раз просила руководство отряда вызволить мать, но ей предлагали подождать удобного случая. В 1943 году, когда радовались победе под Сталинградом, Женя узнала от связной о гибели матери. Когда немцы узнали о расстреле Лейченко, - расстреляли десять заложников. Затем увели и расстреляли Сару-Евдокию, где – неизвестно.
В коротком очерке невозможно передать ни всей героики и в то же время – тяжести партизанских будней, ни всех проявлений человеческих качеств и страстей, от высоких до низких. Взять командира отряда Дмитрия Короленко. Боевой командир временами был непоследователен в своих действиях, не соответствовавших его должности. Короленко на времяотстраняли от командования отрядом за жестокость по отношению к пленным. Было и другое. 14-летняя еврейская девочка Галя Л. осталась одна: когда полицаи увозили всех евреев, родители спрятали её в шкаф. Партизаны спасли её. Короленко сделал девочку своей "партизанской женой". Когда уже приближалась линия фронта, - а за нею у него жена была, - он отправил девушку в другой отряд. Дмитрий Короленко погиб совсем незадолго до прихода Советской армии.
В то же время, командир отряда Короленко был одним из добрых защитников Жени в бесконечных домогательствах к ней со стороны, прежде всего, ротного командира Коцубинского – тот даже стрелял ей вслед, когда она убегала от него. К счастью, пуля пролетела над головой. Другой, комвзвода, мстил тем, что посылал в дозор чаще, чем других и на самые опасные участки. Даже через много лет после войны, на встрече ветеранов бригады в честь освобождения Белоруссии, Коцюбинский со злостью сказал Жене: " – Ты всё ещё не в Израиле?"
Когда через расположение бригады проходил на задание один из еврейских партизанских отрядов, им вслед неслось: " – Жиды-вояки идут!" Помимо обстановки и вражеской пропаганды – например, многочисленных листовок с самолётов, - отрицательную роль сыграло и негласное, но всем ставшее известным распоряжение не принимать евреев в партизанские отряды, после которого ,дело доходило не только до изгнания, но и до уничтожения евреев. Правда, такие случаи были редки. Кстати, было со стороны некоторых командиров и стремление избавиться "от платков", то есть от женщин, тем более – с детьми. Женя сама слышала такие разговоры.
Евгения Гуревич-Рутман с уважением и благодарностью говорит о комиссаре бригады, а со временем – командире партизанского соединения из 16-ти бригад, Герое Советского Союза Владимире Елисеевиче Лобанке, постоянно защищавшем и опекавшем Женю. Он даже хотел её отправить на "Большую землю", но Женя отказалась: во –первых, она мстила фашистам за мать и брата, да и вообще – она все партизанские годы стремилась быть на равных, доказывая, что она не хуже и не трусливее других и как еврейка, и как женщина. На равных с мужчинами Женя часто ходила на трудные и опасные боевые задания. И к ней, действительно, в отряде относились с уважением, а бывало – и спасали. Так было при форсировании реки Березины, когда Женя могла утонуть, если бы сразу два парня не подхватили её с двух сторон.
В 1943 году, после тяжёлых боёв, в отрядах и бригадах было особенно много раненых и почти не осталось медсестёр, многие из которых были выведены из строя. Организовали краткосрочные курсы медсестёр. Ещё занимаясь, девушки участвовали в хирургических операциях: выхода не было. Женя окончила курсы и стала медсестрой кавалерийского взвода. Не просто только была медсестрой, но и участвовала, к примеру, в минировании железных дорог.
В. Е. Лобанок, в 1944 году командовавший партизанским соединением, вспоминал, что к концу 1943 года, когда линия фронта приблизилась, Полоцко-Лепельская партизанская зона оказалась в ближнем тылу 3-й танковой армии вермахта. В зоне действовало 16 партизанских бригад, насчитывавших 17 тысяч бойцов. Сражаясь под общим командованием, они перекрыли важнейшие железные дороги и шоссе, парализуя снабжение и действия противника.
Немцам пришлось снять с фронта две полноценных дивизии и только тогда блокировать партизанский край и сжать кольцо окружения до того, что на площади буквально пять на пять километров оказались все партизанские силы зоны и мирное население, спасавшееся от поголовного уничтожения, которое осуществляли фашисты на своём пути. Партизанам пришлось идти на прорыв, и его осуществили 4 мая 1944 года, неся огромные потери, буквально прорываясь по трупам своих, оставляя в зоне раненых и мирное население. Это кровавое событие глубоко запечатлелось в памяти Евгении Гуревич, как самый тяжёлый для неё эпизод войны.
Прорвались к Лепелю, освобождённому к тому времени войсками 2-го Белорусского фронта. Здесь уже был развёрнут армейский госпиталь. Евгению Гуревич оформили медсестрой. Потом был год боевого пути, закончившийся в Восточной Пруссии. Запомнилось, как кошмар, здание гестапо. В подвале -отрубленные руки, ноги… В одной комнате, обитой красным бархатом, - роскошная мебель и рояль, а в комнате рядом, обитой чёрным бархатом, - орудия пыток.
После войны воинская часть Жени была отправлена в Крым, в Симферополь. От предложения остаться в армии Женя отказалась, вернулась в Борисов и, продолжив учёбу в педучилище, успешно его закончила. Затем было три десятилетия работы учителем младших классов школы. В 1948 году Евгения вышла замуж за фронтовика, секретаря райисполкома Бориса Рутмана. Родом он был из местечка Стрешин, Гомельской области, из глубоко религиозной многодетной семьи. С 1953 года, направленный в числе "30-тысячников", Борис много лет работал председателем колхоза и директором совхоза. В 1978 году Евгения ушла на пенсию, передав свой класс в школе Борисова дочери Софии, только что закончившей Минский пединститут. А Евгения стала нянчить внучку и активно участвовала и в ветеранской работе, и в самодеятельности.
Когда сын Леонид поступал в Минский политехнический институт и, несмотря на отличную сдачу вступительных экзаменов, "не прошёл", Евгении пришлось искать правды у своего бывшего командира. В то время уже заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Белорусской ССР В. Лобанок помог восстановить справедливость. Леонид Рутман стал отличным инженером – руководителем строительства уникальных электростанций и объектов как в Союзе, так и за рубежом. Сейчас живёт в Подмосковье.
В 1990 году Борис и Евгения Рутманы вместе с семьёй дочери приехали в Израиль. Поселились в Яффо, в районе, наполовину арабском. К сожалению, в 1994 году Евгения похоронила мужа. Дочь работает воспитателем в школах и детсадах. Внучка – в ЦАХАЛе. А бабушка Женя продолжает и активную ветеранскую работу, и участие в самодеятельности. Издаёт книги стихов на темы от партизанских до израильских. Книги иллюстрированы работами её друга-партизана Н. Гутиева. Проводит персональные литературно-музыкальные концерты, где Женя читает стихи, а друзья исполняют песни. Таких концертов состоялось порядка 60-ти. Хочется закончить словами из стихотворения Евгении Рутман "Щедрость":
Будь щедрым. Время не забудет
Хорошим словом помянуть
Того, кто сердце отдал людям.
Запомни это. Щедрым будь…
Лишь добавим автору: И будьте здорова и счастлива.
ПАРТИЗАНСКАЯ ЗАКАЛКА
Живёт в полуарабском районе Яффо невысокая подвижная женщина, "послужной список" которой поражает воображение: еврейская школа, партизанский отряд, медсестра Советской армии, студентка, 30 лет школьного педагогического стажа. Ветеранская работа и самодеятельность в белорусском Борисове и по сей день – в израильском Бат-Яме. Книга стихов. Персональные концерты…
Семейная легенда по материнской линии рассказывает, что прабабушка Евгении в пятом колене, ещё во время войны с Наполеоном, когда к ней в дом в белорусской деревне нагрянули отступающие французские солдаты и угрожали жизни её и младенца, напоила их до беспамятства самогоном и, залив им кипятком глаза, сдала подоспевшим русским солдатам. Смелой была и Сара Эльканд, мать Евгении, в гражданскую войну спасавшая родственников от белогвардейцев. С 12-ти лет Сара работала на спичечной фабрике белорусского Борисова, подставляя под ноги скамейку, чтобы дотянуться до станка. В семье было шесть девочек, и, по еврейским обычаям, младшая из дочерей могла выйти замуж лишь после всех старших. Так что красавица Сара вышла замуж лишь в 30 лет, в 1915 году, за вдовца с пятью детьми, от 12-ти до трёх лет.
Сапожник Шай Гершович Гуревич был на 15 лет старше жены. Очень набожный, он носил густую бороду. Молясь, надевал талес и тфилу. Часто читал тору в синагоге. Все годы до смерти отца в доме отмечали все еврейские праздники, соблюдали субботу, готовили к праздникам традиционную кашерную пищу. Жили сначала в деревне Лозино того же Борисовского уезда. Население в ней было в основном польское, лишь несколько еврейских семей. Отличного мастера уважали. В гражданскую в большом доме Гуревича красные разместили штаб. Но пришли белополяки, обыскали дом жида, которого ещё и за большевика приняли, раз штаб в его доме был. Ничего не найдя, всё равно прогнали Шая через всю деревню, жестоко избивая шомполами, несмотря на просьбы не трогать доброго соседа. Потерявшего сознание Шая бросили в дорожной пыли.
К тому времени Сара успела к пяти детям мужа добавить трёх своих сыновей. Младший Евель был ещё младенцем. Переживания матери сказались на качестве молока и на умственном развитии мальчика, что в дальнейшем, в оккупации стоит ему жизни.
После избиения Шая, отразившегося на его здоровье, семья переехала в деревню Сморки (ныне – Зоричи) того же Борисовского уезда. В апреле 1923 года Сара родила дочь Геню, героиню нашего повествования. Дети подрастали, в Сморках была только семилетка, и в 1929 году переехали в Борисов. Шай работал сторожем, Сара – на спичечной фабрике.
Евеля и Геню отдали учиться в еврейскую семилетку. Евелю учёба не давалась. Зато Геня училась успешно и окончила все семь классов еврейской школы, которую в 1939 году закрыли. Ещё в 1933 году, в голодное время, умер отец. В тяжёлых условиях матери удалось дать образование старшим братьям: Ефим закончил рабфак, затем артиллерийское училище, но в 1941 году погиб при форсировании Днепра. Наум закончил школу НКВД и служил в кремлёвской охране. В войну горел в танке, освобождал Прагу и Будапешт. После войны, работая машинистом метро, заочно окончил Финансовый институт и работал по этой специальности.
Евель с трудом, оставаясь на второй год, окончил только два класса, и Сара, уважаемая на спичечной фабрике ударница труда, пристроила сына сколачивать тарные ящики.
Геня поступила в лесотехнический техникум, но невзлюбила черчение. Из техникума не отпускали. По её просьбе старший брат Ефим, тогда уже старший лейтенант, служивший в Краснодаре, прислал письмо, что забирает семью. Получив документы из техникума, Геня поступила в педучилище и отлично закончила его второй курс, когда началась война.
В первые дни войны Сара с Евелем и Геней, как и многие, ушли на восток. Пройдя два десятка километров, зашли в один дом – попросили воды. Хозяйка пригласила в дом. Вдруг не работавшее радио начало передавать призыв к жителям оставаться дома или возвращаться домой: невыходы на работу будут считать прогулами. Как было догадаться, что это передавали диверсанты, подключившиеся к линии связи. 28 июня вернулась в опустевший Борисов. В старом городе, у сестры Сары, провели в подвале два дня. 1 июля Борисов заняли немцы.
Голод заставил покинуть подвал и выйти в город. Магазины были разграблены, распахнуты их двери, выбиты стёкла витрин и окон. Тащили – кто что мог. По пути к себе домой, в новую часть города, видели убитых красноармейцев в окопах. На центральной магистрали из люка сгоревшего советского танка торчал обугленный труп танкиста. Немцы пока никого не трогали: обустраивались, играли на губных гармошках, пели по-немецки, в том числе на мотив "Катюши".
Комнату Гуревичей в квартире на пять семей соседи успели разграбить. Многое вернули. В квартире с одним общим санузлом и пятью примусами в кухне две комнаты как раз напротив Гуревичей занимала ушедшая из города семья Генкина, директора школы. В эти комнаты вселили немецкого генерала с адъютантом. Как ни парадоксально, но Гуревичам повезло: адъютант Август оказался порядочным человеком. Он не только, прося Сару или Геню что-либо постирать или починить, щедро платил хлебом и консервами, а то и супом в котелке, но даже, в нарушение всех приказов, тайком слушая по приёмнику советское радио, приглашал к себе Геню переводить сводки Информбюро.
Тем временем фашисты всё ужесточали требования к еврейскому населению: нельзя появляться на главных улицах, ходить по тротуарам, здороваться с русскими, нельзя… Каждое утро требовалось являться на базарную площадь старого города – получать задание на работы по уборке улиц, развалин, часто надуманные. Когда Геня проходила или работала недалеко от педучилища, однокурсники и педагоги делали вид, что не замечают её: одним было стыдно, другие тряслись за свою шкуру. Были и такие, которые злорадствовали.
Оккупанты расклеили новый приказ: всем евреям носить на груди и спине жёлтые латы – круги. За ослушание – расстрел. Были случаи, что у людей просто не было к сроку куска жёлтой материи – расстреливали. В один из дней Евель вышел, по недомыслию, в одежде без жёлтых лат – и был расстрелян. Сара и Геня остались вдвоём.
Как-то при распределении на работу Геню направили убирать радиоузел, разбитый в период боёв. Дважды отмывала и отскабливала полы, но при обрушении они были испорчены настолько, что привести их в порядок было невозможно. Принимавший работу фашист дал ей пощёчину. После этого Август выдал Гене справку, что она работает на складе, и ей не пришлось ходить для направления на работы.
Когда Геня спросила Августа, что такое гетто, он посоветовал ей с матерью уйти из города. И как только генерала и его адъютанта отправили на фронт, Сара с дочерью последовали совету порядочного немца. Оделись по-деревенски и, не снимая жёлтых лат, но прикрыв их котомками, в один из дней в конце августа ушли из города. Отойдя километров на пятнадцать и углубившись в лес, сорвали ненавистные латы, порвали и закопали советские паспорта. Придумали легенду. Фамилию взяли белоруса – мужа родственницы: Радюк. Сара стала Евдокией Ивановной – по имени соседки по квартире. Геня осталась Евгенией Семёновной, но теперь мама называть должна была дочь не по-еврейски Геней, а Женей.
Решили идти в сторону Витебска, как бы к родным, не представляя себе, надолго ли там линия фронта. Лесом вышли к деревне Бережницы. Хозяин, брат председателя колхоза, предложил остаться – поработать. Сара работала в хозяйстве со скотом, а Женя – в колхозе. Но если мать вполне сходила за православную, то черноволосая дочь вызывала подозрение, тем более, что слово "жиды" было у всех на слуху, с подачи фашистов и полицаев. Однажды, копая картошку на колхозном поле, услыхала, как одна колхозница другой говорит о двух еврейках, скрывающихся у их хозяина. Хозяйке кто-то тоже высказал подозрение.
Не желая подводить добрых людей, мать и дочь до рассвета ушли в лес, поблагодарив хозяйку, которая дала им на дорогу немного хлеба и сала. Шли опушками леса, боясь идти и по дороге, и по лесу, где фашисты расстреливали, подозревая причастность к партизанам. С рассветом вышли на дорогу и, решившись, на попутной немецкой машине доехали до Лепеля. Переночевали в лесу и пошли дальше. В селе Бочейлово, в 40 километрах от Витебска, хозяйка, "вычислив" их план, отсоветовала идти через линию фронта: её дочь была ранена при такой попытке, и теперь мать прячет и лечит её. Посоветовала переждать. Кто мог знать, сколько.
Тяжело возвращались. Износилась обувь. В Лепеле попросили работу в сельхозкомендатуре. Направили вытаскивать багром брёвна из реки. Зав. Гортопа Велюга сжалился и послал их собирать в штабеля брикеты торфа, километрах в пяти от города. Снабдил документами с места работы. Со временем Велюга будет расстрелян немцами за связь с партизанами. Здесь жили в полуразвалившемся бараке, зато вдоволь отъедались картофелем с неубранного поля. Когда торф стал смерзаться от мороза, перевели в город: Женю - уборщицей конторы Гортопа, маму – конюхом трёх его лошадей.
С жильём мать и дочь легко могли устроиться: евреев города давно отправили в гетто, и много домов пустовало. Но они не могли позволить себе такое кощунство. Сняли комнату у полячки. В доме был ещё один жилец, Жора Лейченко, агроном сельхозкомендатуры.
Жене приходилось работать и судомойкой в столовой, и стирать бельё немцам и военнопленным из обслуги. Полагалась норма – 200 грамм хлеба. Приходя получать, видела постоянное объявление: "Жидам не выдавать".
Приезжали крестьяне из деревень на работы по приказам немцев. 26 марта 1942 года – Женя запомнила этот день – пришлось ехать на подводе с крестьянами. Те решили завернуть – посмотреть, как повезут убивать евреев. Чтобы не выдать себя, пришлось ехать с ними. Жене и до этого не раз приходилось выслушивать, что она похожа на еврейку. А тут, когда евреев стали загонять в машины, подбегает полицай: " – А ну, жидовка, полезай в машину!". Спасло то, что Жене к этому времени удалось заполучить немецкое удостоверение. В тот же день она услышала разговор двух полицаев-литовцев: " - Сегодня у меня счастливый день: я видел сразу сотню убитых евреев". " – Мне бы живой попался – я бы его вилами проткнул!"…
Один из военнопленных, работавших при комендатуре, попросил Женю перевести советскую листовку с немецкого. С этой листовкой она попалась, её уволили с работы. Могло быть и хуже… Надо было жить. "Культурным" обслуживанием оккупантов занималась некая Софа – она пригласила Женю, которая хорошо танцевала, в "народный театр", выступавший с белорусскими народными танцами. Как-то в театр пришли начальник полиции Сорокин и начальник жандармерии Войтехович. Проверили внимательно немецкое удостоверение Жени. Спросили про советский паспорт и, получив ответ, что у беженцев всё сгорело, ушли с ехидной ухмылкой. Женя ждала ареста со дня на день.
В тот же вечер заглянул к ним в окно сосед-агроном Лейченко, спросил, почему такая грустная, и сказал, что знает про проверку документов. Знает, что Женя еврейка, и удивляется, что она не в партизанах. Женя ответила, что тоже удивляется, почему он не на фронте, а служит немцам. Лейченко предложил отвести маму и Женю к партизанам. Назначил место, куда все они должны были придти разными путями. Мама пришла вовремя, но, не дождавшись дочери, решила, что её арестовали, и вернулась домой. Женя же опоздала к месту встречи на три часа: идя предложенным Лейченко путём, попала в военный городок и долго не могла незаметно выйти из него. Лейченко подъехал к месту встречи на фаэтоне. На вопрос, а где же мама, ответил, что скажет, когда приедут в отряд. День ехали до места встречи с партизанами, на краю густой Соснеговской пущи. Встретили, как потом узнала Женя, начальник штаба отряда, комиссар и начальник разведки. Ехали в расположение бригады ещё почти трое суток, ночуя в шалашах. Женя заметила, что партизаны были немногословны с Лейченко.
В отряд прибыли 3 сентября 1942 года. Партизаны ушли, предложив подождать. Сели на траву, и Женя потребовать от Лейченко правды о маме. Он заявил, что мать видел вернувшейся домой, она на него набросилась с криком, но он, боясь, что его выдаст переводчица, удрал, не рискуя взять с собой Евдокию Ивановну.
Минут через десять адъютант комиссара бригады Владимира Лобанка увёл Лейченко к комиссару. А ещё часа через два командир отряда Дмитрий Короленко собрал отряд и заявил, что им лично только что расстрелян предатель Лейченко, настоящая фамилия – Скрипкин. Военнопленный лейтенант Лейченко связался с подпольем и при первом же аресте выдал 20 человек – всех их расстреляли, а сам он стал работать на оккупантов. Желая, по их требованию, войти в доверие к партизанам и проникнуть в их расположение, он прихватил с собой Женю, якобы спасая еврейку. Но партизаны знали о его предательстве от связных. Одной из них оказалась соседка Лейченко и Жени - Бурцева, затем не раз приходившая в отряд. От неё Женя знала, что мать не раз допытывали: где приёмная дочь? Считали, что Евдокия Ивановна скрывала еврейку. Женя не раз просила руководство отряда вызволить мать, но ей предлагали подождать удобного случая. В 1943 году, когда радовались победе под Сталинградом, Женя узнала от связной о гибели матери. Когда немцы узнали о расстреле Лейченко, - расстреляли десять заложников. Затем увели и расстреляли Сару-Евдокию, где – неизвестно.
В коротком очерке невозможно передать ни всей героики и в то же время – тяжести партизанских будней, ни всех проявлений человеческих качеств и страстей, от высоких до низких. Взять командира отряда Дмитрия Короленко. Боевой командир временами был непоследователен в своих действиях, не соответствовавших его должности. Короленко на времяотстраняли от командования отрядом за жестокость по отношению к пленным. Было и другое. 14-летняя еврейская девочка Галя Л. осталась одна: когда полицаи увозили всех евреев, родители спрятали её в шкаф. Партизаны спасли её. Короленко сделал девочку своей "партизанской женой". Когда уже приближалась линия фронта, - а за нею у него жена была, - он отправил девушку в другой отряд. Дмитрий Короленко погиб совсем незадолго до прихода Советской армии.
В то же время, командир отряда Короленко был одним из добрых защитников Жени в бесконечных домогательствах к ней со стороны, прежде всего, ротного командира Коцубинского – тот даже стрелял ей вслед, когда она убегала от него. К счастью, пуля пролетела над головой. Другой, комвзвода, мстил тем, что посылал в дозор чаще, чем других и на самые опасные участки. Даже через много лет после войны, на встрече ветеранов бригады в честь освобождения Белоруссии, Коцюбинский со злостью сказал Жене: " – Ты всё ещё не в Израиле?"
Когда через расположение бригады проходил на задание один из еврейских партизанских отрядов, им вслед неслось: " – Жиды-вояки идут!" Помимо обстановки и вражеской пропаганды – например, многочисленных листовок с самолётов, - отрицательную роль сыграло и негласное, но всем ставшее известным распоряжение не принимать евреев в партизанские отряды, после которого ,дело доходило не только до изгнания, но и до уничтожения евреев. Правда, такие случаи были редки. Кстати, было со стороны некоторых командиров и стремление избавиться "от платков", то есть от женщин, тем более – с детьми. Женя сама слышала такие разговоры.
Евгения Гуревич-Рутман с уважением и благодарностью говорит о комиссаре бригады, а со временем – командире партизанского соединения из 16-ти бригад, Герое Советского Союза Владимире Елисеевиче Лобанке, постоянно защищавшем и опекавшем Женю. Он даже хотел её отправить на "Большую землю", но Женя отказалась: во –первых, она мстила фашистам за мать и брата, да и вообще – она все партизанские годы стремилась быть на равных, доказывая, что она не хуже и не трусливее других и как еврейка, и как женщина. На равных с мужчинами Женя часто ходила на трудные и опасные боевые задания. И к ней, действительно, в отряде относились с уважением, а бывало – и спасали. Так было при форсировании реки Березины, когда Женя могла утонуть, если бы сразу два парня не подхватили её с двух сторон.
В 1943 году, после тяжёлых боёв, в отрядах и бригадах было особенно много раненых и почти не осталось медсестёр, многие из которых были выведены из строя. Организовали краткосрочные курсы медсестёр. Ещё занимаясь, девушки участвовали в хирургических операциях: выхода не было. Женя окончила курсы и стала медсестрой кавалерийского взвода. Не просто только была медсестрой, но и участвовала, к примеру, в минировании железных дорог.
В. Е. Лобанок, в 1944 году командовавший партизанским соединением, вспоминал, что к концу 1943 года, когда линия фронта приблизилась, Полоцко-Лепельская партизанская зона оказалась в ближнем тылу 3-й танковой армии вермахта. В зоне действовало 16 партизанских бригад, насчитывавших 17 тысяч бойцов. Сражаясь под общим командованием, они перекрыли важнейшие железные дороги и шоссе, парализуя снабжение и действия противника.
Немцам пришлось снять с фронта две полноценных дивизии и только тогда блокировать партизанский край и сжать кольцо окружения до того, что на площади буквально пять на пять километров оказались все партизанские силы зоны и мирное население, спасавшееся от поголовного уничтожения, которое осуществляли фашисты на своём пути. Партизанам пришлось идти на прорыв, и его осуществили 4 мая 1944 года, неся огромные потери, буквально прорываясь по трупам своих, оставляя в зоне раненых и мирное население. Это кровавое событие глубоко запечатлелось в памяти Евгении Гуревич, как самый тяжёлый для неё эпизод войны.
Прорвались к Лепелю, освобождённому к тому времени войсками 2-го Белорусского фронта. Здесь уже был развёрнут армейский госпиталь. Евгению Гуревич оформили медсестрой. Потом был год боевого пути, закончившийся в Восточной Пруссии. Запомнилось, как кошмар, здание гестапо. В подвале -отрубленные руки, ноги… В одной комнате, обитой красным бархатом, - роскошная мебель и рояль, а в комнате рядом, обитой чёрным бархатом, - орудия пыток.
После войны воинская часть Жени была отправлена в Крым, в Симферополь. От предложения остаться в армии Женя отказалась, вернулась в Борисов и, продолжив учёбу в педучилище, успешно его закончила. Затем было три десятилетия работы учителем младших классов школы. В 1948 году Евгения вышла замуж за фронтовика, секретаря райисполкома Бориса Рутмана. Родом он был из местечка Стрешин, Гомельской области, из глубоко религиозной многодетной семьи. С 1953 года, направленный в числе "30-тысячников", Борис много лет работал председателем колхоза и директором совхоза. В 1978 году Евгения ушла на пенсию, передав свой класс в школе Борисова дочери Софии, только что закончившей Минский пединститут. А Евгения стала нянчить внучку и активно участвовала и в ветеранской работе, и в самодеятельности.
Когда сын Леонид поступал в Минский политехнический институт и, несмотря на отличную сдачу вступительных экзаменов, "не прошёл", Евгении пришлось искать правды у своего бывшего командира. В то время уже заместитель Председателя Президиума Верховного Совета Белорусской ССР В. Лобанок помог восстановить справедливость. Леонид Рутман стал отличным инженером – руководителем строительства уникальных электростанций и объектов как в Союзе, так и за рубежом. Сейчас живёт в Подмосковье.
В 1990 году Борис и Евгения Рутманы вместе с семьёй дочери приехали в Израиль. Поселились в Яффо, в районе, наполовину арабском. К сожалению, в 1994 году Евгения похоронила мужа. Дочь работает воспитателем в школах и детсадах. Внучка – в ЦАХАЛе. А бабушка Женя продолжает и активную ветеранскую работу, и участие в самодеятельности. Издаёт книги стихов на темы от партизанских до израильских. Книги иллюстрированы работами её друга-партизана Н. Гутиева. Проводит персональные литературно-музыкальные концерты, где Женя читает стихи, а друзья исполняют песни. Таких концертов состоялось порядка 60-ти. Хочется закончить словами из стихотворения Евгении Рутман "Щедрость":
Будь щедрым. Время не забудет
Хорошим словом помянуть
Того, кто сердце отдал людям.
Запомни это. Щедрым будь…
Лишь добавим автору: И будьте здорова и счастлива.
Комментариев нет:
Отправить комментарий